Плакася горько...
10 мартобря Лондон встречал Ея Святейшество,
Матриарха всего Православия, Елизабет Первую,
весенним солнушком и признаками уже скорого преображения.
В пустом соборе Успения Пресвятой Богородицы,
из прибирающихся после службы дам,
на неё никто даже и не обратил внимания.
И тайнообразующе, оказавшись в алтаре,
преподобная Мать Елизавета,
привычным для ея 23-хлетней младости жестом,
когда она ещё служила первой женщиной пастором
в реформаторской церкви Лотарингии,
решительно сдёрнула со святого престола покрывало,
осенив себя похожим на крестное знамение мановением
и облобызав святую трапезу,
только тут и заметила в угловом креслице,
болезненно переломившегося ндвое
Сурожского владыку.
В этом уставшем
от постовых служб,
и кажется, что и от самой жизни,
горбящемся старике,
с подглазными чёрными мешками,
с трудом опознавался
тот старец - юноша,
столь зажигательно с амвона
много десятилетий звяцавший,
о наступающей эре "вечной весны".
В деспотных очах
не было ни возмущения,
ни даже тени удивления:
владыка Антоний предугадывая,
словно и ждал появления своей,
по-бунтарски юродничающей,
Матери Парижской:
"Хочешь служить литургию? - Служи - я не против!"
Лицо владыки передёрнулось в гримасе,
какая бывает только
у стоящих на пороге близкого уже ухода,
престарелых обезьян -
какой - то бесконечной печали
и безотрадно вселенского бесприюта,
а выцветшие его очи
стало заволакивать слезами.
Элизабет Бер Сижаль, позабыв
и про литургию святой Любви,
и про своё мессианское в Православии служение,
по-матерински прижала его главу
к своей давно сосхохшей груди,
а он заплакал уже по-настоящему,
как это доводилось ему плакаться
только в самом раннем детстве...
Матриарха всего Православия, Елизабет Первую,
весенним солнушком и признаками уже скорого преображения.
В пустом соборе Успения Пресвятой Богородицы,
из прибирающихся после службы дам,
на неё никто даже и не обратил внимания.
И тайнообразующе, оказавшись в алтаре,
преподобная Мать Елизавета,
привычным для ея 23-хлетней младости жестом,
когда она ещё служила первой женщиной пастором
в реформаторской церкви Лотарингии,
решительно сдёрнула со святого престола покрывало,
осенив себя похожим на крестное знамение мановением
и облобызав святую трапезу,
только тут и заметила в угловом креслице,
болезненно переломившегося ндвое
Сурожского владыку.
В этом уставшем
от постовых служб,
и кажется, что и от самой жизни,
горбящемся старике,
с подглазными чёрными мешками,
с трудом опознавался
тот старец - юноша,
столь зажигательно с амвона
много десятилетий звяцавший,
о наступающей эре "вечной весны".
В деспотных очах
не было ни возмущения,
ни даже тени удивления:
владыка Антоний предугадывая,
словно и ждал появления своей,
по-бунтарски юродничающей,
Матери Парижской:
"Хочешь служить литургию? - Служи - я не против!"
Лицо владыки передёрнулось в гримасе,
какая бывает только
у стоящих на пороге близкого уже ухода,
престарелых обезьян -
какой - то бесконечной печали
и безотрадно вселенского бесприюта,
а выцветшие его очи
стало заволакивать слезами.
Элизабет Бер Сижаль, позабыв
и про литургию святой Любви,
и про своё мессианское в Православии служение,
по-матерински прижала его главу
к своей давно сосхохшей груди,
а он заплакал уже по-настоящему,
как это доводилось ему плакаться
только в самом раннем детстве...