KALAKAZO

Отношение к Владимиру Ленину,
в церкви моего детства
было однозначным: антихрист,
пускай и маленький антихрист
и с махонькой буковки -
скорая предтеча большого и настоящего,
но антихрист.
В отличии от "выездных" иерархов,
вроде Питирима Нечаева,
всякие гонения на Церковь со стороны богоборцев,
категорически отрицавших,
и с узумлением узнавших об этих самых "злодеяниях"
только из перестроечных газет и журнала "Огонёк",
память о священницах,
из которых красноармейцы
резали ремни и звёзды,
и утопленных в прорубях монасях,
почавшиеся сразу же
с развязанным большевиками
гражданским лихолетием,
передавалась в церковном народе
из уст в уста,
с именами и датами,
и за всем этим стояла одержимая тень
кремлёвского "сифилитика".
То что считалось одной из самых недоступных
"государственных таин" -
медленное и сумеречное для ума,
умирание вождя мирового пролетариата
от прогресивного паралича мозга,
было ведомо каждой храмовой мироносицы:
ведь по произволению Божию
"смерть же грешников люта"...

Светское мироощущение православных низов,
если под ними понимать
простых мирян
и столь же простодушное - "невыездное" духовенство,
все семь десятин
богоборственной оккупации
всегда почиталось "антисоветским".
С большим недоумением,
в лице уполномоченного и КГБ,
на православное гетто
косилась советская власть,
а сам старорежимный огузок
давно уже похороненного имперского прошлого
тихосапно по кутейным углам
высчитывал скорое пришествие
уже настоящего Мучителя и Антихриста.
Не помню ни одного вменяемого священника,
кто бы с амвона нёс
совдепную чепуху,
или кто бы из них
честным образом чтил Владимира Ильича
или Иосифа Виссарионыча.
"Сталин выйграл войну!" - такого бреда
уж точно от людей церковенных
мне слышать не доводилось,
и напротив, кто сам прошёл
эту чудовищную бойню,
сам рассказывал,
как на них, только что призванных в июне 41-го,
комиссары, в первую очередь,
и искали следы нательного креста:
"Ведь за найденный крестик тут же расстреливали,
а мать мне зашила его
в нагрудный кармашек.
Как сейчас помню:
перед комиссарским шмоном,
зашёл я белорусском селе
в совсем брошенную, только что хозяевами хату,
поднялся на чердак,
выпорол из кармашика свой нательный крестик,
положил его на балясину,
а сам изшел вон,
предавая так Своего Господа...", -
плакался горько
когда-то на церковной паперти
безногий Аника-воин...