KALAKAZO

Начинающий видео-блогер Вадим Миронович Лурье:

"О благах цивилизации":

Постперестроечная эпоха явления великого Ничто,
иль грандиозной Дырки от бублика,
жестоко поглумилась
над бывшим советско-пиитным Олимпом,
в одночасие выдернув из-под их шатких копытц
пророкные пьедестальцы,
само же поэзное трибунство,
вместе с полумиллионными тиражами
и "оэкраненным" признанием,
обратив в вид приватно-камерного рукоделия,
сродни вышиванию крестиком
или набивке лоскутных одеялец,
с гульким нос (по)читателей.
А образ Беллы Ахатовны Ахмадулиной,
мелькнув своим угловатым профилем
по телевизии в 93-м
с судорживо выкриком: "Раздавите гадину!" -
вроде как всё ещё метафорного ряда
призывом к бойне у Белого дома,
залюминисцентил ядовито-лжепророкным окрасом.
Русский Титаник накренился бочком,
а вместе с ним медленно погружался в студные воды
и знаменитый русский "литературоцентризм".
А на его обломках,
уже и без криков о помощи,
доселе всё ещё барахтаются
тени исчезающих классиков.
Последним, уже совсем карикатурным
творческим писком
со стороны былых игроков в "титаны духа",
стало выдвижение в 2010-м
от "еврейского комитета русскоязычных писателей"
Беллы Ахмадулиной и Евгения Евтушенко
на Нобелевскую премию по литературе
с вполне предугадываемым фиаско:
как ежели бы вместо "тройки, семерки, туз"
замаячил пред их исступлённым взором
ехидливой прищур Пиковой Дамы...

Попешешествовав по феатронным премьерам
и отметившись на дне Театра,
дедулькину можно снова смело погружаться
в закрома Штиглицевой шкатульции.
http://www.liveinternet.ru/photo/velos/post17467519/
Что-что, а удивительный храм-памятник воздвиг себе
на рубеже веков
богатейший человек России,
подарив имперской столице и России
целый город мастеров.
Люблю пройтись по училищным коридорам,
присматриваясь к учебным работам на стенах
и тому, как в них
безусыя отроки и длиннополые отроковицы
срисовывают с натуры
очередной римской профиль.
Хоть и поругивают досужие остряки питерскую "Муху",
дескать, и "учить-то в ней уже некому",
а всё одно художные души до сих пор
пытаются поступать сюда по пять,
а то и по семь раз (лет) кряду.
Европейские рисовальные школы и академии
давно уже, кроме абстракции и авангарда,
ничего не умеют,
и, пожалуй, только в матушке России
ещё пытаются преподавать академический рисунок
и основы реалистического живописания.
Да и сам Штиглицев музеум, хоть потрёпан изрядственно
постреволюционным беспределом,
когда и музей, и "училище технического рисования"
были за ненадобностью расформированы,
однако и в нём, как в лавке старьёвщика,
много чего ещё напихано и наставлено
http://www.liveinternet.ru/photo/velos/post17473274/.
Брожу здесь в поисках утраченного времени,
свершая привычное для себя пешешествие
в лабиринте нынешнего тягучего безвременья.
Из шкафного полумрака, словно мистичного полуобморока,
выглядуют поствозрожденческие тарели -
свидетели ещё тех времён,
когда и в Италийских княжествах
ещё что-то умели делать руками:
авангардный двадцатый век,
а тем паче век нынешний,
распадным смерчем пронёсся
по художным альмаматерным кузням -
на такое мастеровое рукоделие
в Европе уже - увы и ах! - никто и никак ведь неспособен
http://www.liveinternet.ru/photo/velos/post17473135/ ...

За жизненной комфорт,
а тем паче, комфортный для прелестного бытования
ценностнОй ряд,
точно за даму, "приятную во всех отношениях",
приходиться порой платить дорогой ценой:
где конформизмом и
нарочито надёванным «клиповым сознанием»,
где духовным проституцией
и самым унизительным прогибоном,
где разменою таланта на поденщину, ремесленничество,
а порой, и ненарошливым уже
выпадением из собственной судьбы.
Но еще дороже обходится цена свободы
от этого же вцепившегося
и к твоему естеству
намертво прилипшего комфорту:
тут тебе и разбитокорытная маргинальность,
и затершееся и канувшее в лету имячко,
глумотворное - для потехи не на шутку уже
разъяренной "шутачками-прибаутачками"
не в меру суръезной публики -
фиглярство в скоморошьей "железной маске",
и вот такое ещё и дедулькино
всенародно-уродное посиживание
на продувной "дырке",
прямо-таки посреди великокняжей столицы:
"Посмотрите, люди добрые, на сего шута гороховаго!"
На самом-то деле. возможно это есть мой,
может стать, "последний и решительный"
рывок к изначальному "я"-изводу,
последняя попытка совпасть с собой настоящим
и своей собственною судьбою.
Кто ж ведал, что "блаженное ничегонеделание"
возмет да и станет отныне моим заглавным рукоделием,
занимаясь коим ещё и надобно,
пускай и со скрипом,
продолжать собственное "житие",
как и прежде, вертя маховик
со всё той же, порванной, ременной передачею,
и часами... с обломанными стрелками.

В сырость и неуют
и хлюпающую грязь под ногами,
по убийственной склизоте,
когда на сердце
всё развидняющиеся потёмки и
чертополосица мелкого,
точно в крапинку,
дождика,
кое-как докандыбав до Мраморного,
сразу же поднимаюсь
на самый верхотурный
(когда-то спальный)
третий этаж
и уже чуть ли не на последнем вздохе
вваливаюсь в "коллекцию братьев Ржевских"
и только тут оттаиваю и отхожу,
и помаленьку начинаю отогреваться.
Снова ностальгически знакомый
дух собирательства,
с этой привычной у антикваров
захламленностью
и всё какими-то кучами
на антресолях, под ванной, в оттоманке,
откуда только
незнамо как ведающая рука
может выудить дуэльный пистолет
англицкой работы,
но без спускового курка,
шведскую бисерную вышивку
начала девятнадцатого
или порыжелые голландские кружева
самого, может быть, Казановы.
Уже лет двадцать,
как сам бросил "собирать"
и сюда прихожу
всё равно что бывший заядлый курильщик,
чтоб насладиться хотя бы ароматом
этой, затягивающей порой
в истовое безумие
страсти.
Конечно, в Мраморном
уже нет ни хламу,
ни тряпичности,
но - соприсутствие всего этого,
как и трясущихся собирательских рук
при виде какой-нибудь в твоих руках
новой штучки.
Хотя и изображает
собиратель "полное равнодушие",
а горящий мальчишеский погляд
всё равно выдаёт его с головой.
И голова его вроде уже вся седая,
а сто первый слышишь,
как в предалёком детстве,
с плохо скрываемой
хитрецой и лукавством:
"А давай-ка, брат, меняться..!"
И я сам, будто мне только
четвёртый годочек пошёл,
отвечаю:
"Ха, нашёл дурака... на четыре кулака!"
Долго стою перед акварелькой Александра Бенуа,
какую Ёся Ржевский выменял у меня когда-то
вроде как шило на мыло
и снова цепенею над
всё ускользающей призрачностью
столь близко-далёкого мне
серебряного веку...